Восток 

Восток раскосый, что стоишь?

Ты же гора тут, а не мышь!

Очнись же, великан!

Пусть стонет вновь земля! Вперед!

На Запад будет твой поход!

В крови там много стран.

 

Ах, Запад весь теперь в пыли,

То кровь рекой течет вдали.

И – громы канонад.

Власть знаний там несет раздор,

Как жив еще он до сих пор,

Востока дальний брат?

 

Он морем был, весь в реве волн,

Он рвался к небу, страсти полн.

Теперь – в останках скал.

Теперь чахоточный, больной,

Он озирает круг земной,

Найдет ли, что искал?

 

Исчадья ада, сатаны,

Пусть сдохнут на полях войны,

Гордыни злой итог.

И на закате его дней,

Став и сильнее, и юней,

Проснется мой Восток.

 

Восток раскосый, встрепенись,

Последним будет этот риск

Пойдем на Запад мы.

В знаменах реющих, крича,

В литавры медные стуча,

Войдем мы в царство тьмы.

 

Развеем в прах мы город сов,

Детей же обратим в рабов.

Нет, так нельзя теперь!

Мы город обратим в цветник,

Детей же их – в детей своих,

Откроем в милость дверь!

 

Бедняг заблудших, что с пути

Сошли, не в силах путь найти,

Наставим мы на путь.

На путь Востока, что широк

Для всех, кто сир и одинок.

Лишь в нем – и свет, и суть.

 

Вон в море вдруг возник прибой,

Восток мой поднял рев и вой,

Мой видит зоркий глаз.

В знаменах реющих, крича,

В литавры медные стуча,

Возникло войско враз.

 

Эй, гиблый Запад, что стоишь?

Гора твоя родила мышь,

Уйди с пути долой!

Иль вот тебе моя рука,

Коль хочешь жить наверняка,

Последуй впредь за мной! 

Кто я? 

Лев я – кто выдержит меня во гневе,

Тигр я – кто выйдет против меня первым,

На небе – туча, и на земле — цветок,

И уходящий в степь я вольный ветерок!

 

Я – солнце в небе, рассыпающее лучи,

От космоса в руках держу ключи,

И я бескрайний, черный океан –

Гоню, волнуясь, волны к берегам.

 

Я – огонь, смотри, не обожгись,

Я – тулпар, что пыль вздымает ввысь,

Золой пусть станет небо, провалится земля —

Увидев краем глаза, лишь усмехнуся я!

 

Я – не умру, и мое – не умрет,

Толкует лишь невежда о смерти наперед,

Я – царь, я – бий, и сам себе судья —

Кто ж будет требовать грехи с меня?

 

Я сам – Тенгри, и Бога чту в себе,

Мой стих – Коран, и откровение во мне,

Миров Творец и Разрушитель — я,

Невежды, эй, — я ваша смертоносная Судьба! 

Мать 

В полночный час с младенца в колыбели

Тревожных глаз в тиши не сводит мать.

Румянец лихорадочный и еле

Дыхание теплится, да так, что не слыхать.

 

Безмолвствует и в темень погружает,

Глухая ночь, лишая сна двоих.

И в дверь сквозь щели ветер задувает,

Касаясь плеч опущенных, худых.

 

Ссутулилась, охвачена тревогой,

Как будто в грудь ей шило кто вонзил,

Ведомый в час глухой тяжелым роком,

Надежды лучик в сердце погасив.

 

Так падает верблюдица бессильно,

Дитя в степи навеки утеряв.

Ладонь ко лбу ребенка подносила,

Дрожа от мысли: сон это иль явь?

 

Достаточно ребенку было вздрогнуть,

Ее саму настигла будто смерть.

Глаза от страха все сильнее мокнут,

Уходит из-под ног земная твердь.

 

В ушах от тишины безмолвной звонко,

А за окном мир погрузился в хлябь.

На щеки исхудавшие ребенка,

Стекают слезы матери, кап — кап. 

«Я верю в молодых» 

В грозных и бесстрашных львов,

В тигров, чья отважна кровь,

В крепких крыльями орлов-

Верю, верю в молодых!

И в глазах их искр не счесть,

И в словах их пламя есть,

Им дороже жизни честь. –

Верю, верю в молодых!

В дерзких юных тех орлят,

Что на крыльях ввысь летят,

В небеса вперяя взгляд, -

Верю, верю в молодых!

Водопады в тех поют,

Что народ Алаша чтут,

Золотой Арку зовут, -

Верю, верю в молодых!

Разве устает тулпар

Или сокол, что не стар?

Святость им – великий дар. –

Верю, верю в молодых!

Если знамя их Алаш

И Коран священен наш –

С ними в жертву жизнь отдашь. –

Верю, верю в молодых!

Верю в тех, кто сердцем мудр,

Кто в одно из вешних утр

Стяг Алаша ввысь взовьют, -

Верю, верю в молодых! 

Пророк 

Устремляя наши очи

На бледнеющий Восток,

Дети скорби, дети ночи,

Ждем, не придет ли наш Пророк.

 

Над Западом сгустился мрак ночной,

Там Солнце ныне не взойдет с зарей.

Во мгле ночной лишь демоны кружат,

И даже Бог растоптан там толпой.

 

Над Западом сгустился мрак ночной,

На небе звезд не видно ни одной.

Здесь дети ночи, Бога умертвив,

Напрасно ждали, что придет другой.

 

Над Западом сгустился мрак ночной,

Здесь всякий занят полной ерундой.

Законы веры знать им не дано,

Здесь брюхо застит окоем собой.

 

Исчадья тьмы, дорогой тьмы идут,

Их и Муса не вызволит из пут.

Айса, сын Божий, распят ими был,

Лишь крови жаждал их неправый суд.

 

О дети ночи, под покровом мглы,

Лишь Вельзевулу поклонялись вы.

И Библию топтали, и Коран,

Восславив брюхо, что еще могли?

 

О дети ночи, вы – заре враги,

Ваш Каин первый вырос на крови.

Животное, чей идеал лишь плоть,

Как может знать высокий зов любви?!

 

Так в половодье волн страшит накат,

Так яд в крови рождает в ней распад.

О дети ночи, ваш повержен мир,

Над Западом – раскаты канонад.

 

В кромешной тьме царит над всеми ночь,

В ней голоса и всхлипы, и не прочь

В ней кто-то засмеяться, зарыдать,

Незримый кто-то там до игр охоч.

 

Незримый кто-то воет и орет,

Таких, как сам, на шабаш он зовет.

Вот он споткнулся, снова побежал,

Слепой во тьме, как путь он разберет?

 

В кромешной тьме он ходит, востроглаз,

Беда и кровь нашли тут свой экстаз.

И, задыхаясь от паров таких,

Он ходит в думах тяжких как напасть.

 

В кромешной тьме и время медлит ход,

Не сдержишь тут и мыслей хоровод.

С незрячих глаз лия потоки слез,

С Востока он теперь пророка ждет.

 

Был в древности рожден от Солнца гунн,

От гунна – я, как пламя, вечно юн.

Я ликом чист, глазами я раскос,

И, пламенея, жду я свой канун.

 

О, не грусти, слепец мой, дай мне срок,

Я Солнца сын, верней, его зрачок.

Иду я к вам, пылая, словно весть,

Рожденный гунном солнечный пророк.

 

Слепец несчастный, ты глаза раскрой,

С Востока я иду к тебе с зарей.

Иду к тебе, я – призванный пророк,

Дождись меня, готовься к «Отходной».

 

Я – свет с Востока, радостный восход,

Мой голос сотрясает небосвод.

Над миром всем сгустился мрак ночной,

Дам миру свет я, Солнце вновь взойдет.

 

В кромешной тьме печален плач осин,

В кромешной тьме рыдает ночи сын.

В кромешной тьме – луч солнца золотой,

То я иду, пророк и Палладин. 

Мое желание 

Слышишь, судьба, не хочу подаяний!

Полною мерой отмерь мне страданий,

В огненном вихре сжигая дотла.

Пусть этот вихрь мое тело корежит,

Испепелит, до золы уничтожит, -

Так, чтоб из глаз моих соль потекла.

 

Волю мою ты повяжешь тюрьмою -

Я свое горе слезами омою.

Будешь пытать ты разлукой меня -

Рваться сквозь стены

к возлюбленной стану

Да под недреманным оком охраны

Губы кусать, безысходность кляня.

 

И вот когда возрастут до предела

Муки души и страдания тела,

Чтобы уж знать - не бывает больней,

Мысль о свободе спасением станет,

Чем недоступней она - тем желанней,

Тем исступленнее песни о ней.

 

Пусть же окрепнет рожденный в неволе

Голос мой, полный печали и боли,

Пусть долетит он до Сарыарки

И устремится к единственной цели -

К душам сородичей. Да неужели

Он не пронзит вас, мои земляки!

 

Слышишь, судьба, не хочу подаяний!

Полною мерой отмерь мне страданий,

Жги на огне, в три погибели гни!

Если народ разбужу я стихами,

Горе отступит, и жаркое пламя

Высушит слезы, к чему мне они! 

Огонь 

Я от Солнца рожден,

Я пылаю как Он,

Предан Солнцу душой.

Узких глаз моих взор

Искрометен и скор,

Я любуюсь собой.

На Земле, одинок,

Лишь огонь только Бог.

 

С нежным пламенем слит,

Он, целуя, палит,

Усмехнется и вон!

Взбудоражив, смутив,

Уберет всех с пути.

Его имя – Огонь.

Так зовут и меня,

Я – поклонник Огня.

 

Красно небо огнем,

Все бледнеет при нем.

Жар вдохну я – и бодр.

Божества нет святей,

Я святыне моей

Капну масла в костер.

Капну масла, он, чист,

Гордо выгнется ввысь.

 

Заклинает он змей,

Он дракона сильней.

Вон пылает, маня.

Пламенеет огонь,

Быстроглаз я, как он.

Мы – прямая родня.

Пламенею и я –

Огнебога дитя.

 

Суд над тьмою творя,

Занялася заря,

Я зарею рожден.

Я и сердцем – в зарю,

Я и верой горю,

Солнцу лишь мой поклон.

 

Сын зари и огня,

До последнего дня

Я со мглою в вражде.

С гор алтайских до стран

В пиках Альп и Балкан

Пролетал я везде.

Пролетал как стрела, –

Чтобы не было зла. 

Исповедь 

Жизнь – море, где ни берега, ни дна.

Лишь усмехнется, шелестя, волна.

А мне уж скоро будет двадцать семь –

Пусть не старик я, знаю жизнь сполна.

 

Небытие мое прервала мать.

Встречал восходы, провожал закат.

С рождения плыву я против волн,

Пусть и свиреп, и грозен их накат.

 

С тех пор я встретил столько светлых зорь,

И тьма не раз скрывала весь простор.

Как начал мыслить, с сердцем я борюсь,

Я столько мог бы ей сказать в укор.

 

Смутьянка-сердце воли не дала,

Застыл и разум, опустив крыла.

Года бегут, их счет неумолим,

Безумная, сожми же удила!

 

Твоих приказов чуткий есаул,

Я и в огонь бросался, и тонул.

Прошли года, стою как перст один,

За что меня втянуло ты в разгул?

 

«Стань ветром!» – ты сказало мне, я стал,

Меж «рано», «поздно» я не выбирал.

Как буйный ветер, бился я с огнем,

Пред ним в боязни я не замирал.

 

«Огнем ты стань!», – так я уже горю,

Могу обжечь дыханием зарю.

Зола иль роза – мне ли их делить,

Я им как равным жар свой подарю.

 

«Водою стань!» – так я потек, журча,

Змеей стелясь, что в образе ключа.

Завороженных музыкой моей,

Своим особым волшебством леча.

 

«Ты Солнцем стань!» – как Солнце я смеюсь,

Я выше Солнца по накалу чувств.

Обняться с каждым я душевно рад,

Себя принизить этим не боюсь.

 

«Стань Месяцем!» – сказало ты. Плыву.

Скорблю по всем, кто не сорвет траву.

Сестра тоски, лью колдовской я свет,

Для всех в печали выгнувших главу.

 

«Влюбись!» – приказ был. И, к любви горазд,

Я мотыльком сгорал на углях глаз.

И в те лихие, колдовские дни

Из пепла саван мне бывал как раз.

 

«Рыдай, поэт!» – сказало ты, так что ж?

Я плакал, словно после стольких гроз.

Ручьями крови я рыдал порой,

Когда уже не оставалось слез.

 

«Оставь родных!» – сказало ты, я тих,

Уж сколько лет скитаюсь без родных.

Пусть было много на пути невзгод,

Отца и близких не искал мой стих.

 

«Покинь Отчизну!» – я пустился в путь,

Я не был чуждым средь чужих ничуть.

Я постепенно стал для всех своим,

Понять пытаясь их живую суть.

 

«Беги богатства!» Разве ж я копил?

Свои объятья нищете раскрыл.

«Дерьмо – свинье, собаке – кость дороже!» –

Так говоря, развеял все я в пыль.

 

«Того, что нет, найди!» Так я нашел.

«Луну достань!» Я на луну взошел.

Все, что просило, я исполнил, сердце.

А что взамен? Все тот же произвол.

 

Ты обмануло и предало вновь,

Мне через месяц двадцать семь годов.

А там и тридцать, там и сорок, что же,

Перед Отчизной с чем предстать готов?

 

Мне через месяц будет двадцать семь,

А там и тридцать, там и сорок… Кем

Останусь я в людских воспоминаньях,

Когда уже исчезну насовсем?

 

Шальное сердце к небу лишь рвалось,

Пред ним был разум – нежеланный гость.

Отрава – юность, так я пил отраву,

Теперь печаль – и дом мой, и погост.

 

Я с разумом был явно не в ладах,

Теперь меня преследует лишь страх,

Однажды я уйду в сырую землю,

Так чем помянут мой остывший прах?

 

«Сам ветреный, он ветер лишь любил!

В огонь бросался очертя, дебил!

Безумец сам, он чтил огонь за Бога,

Огонь, не знавший меру чувств и сил!»

 

Иль скажут, что до времени увял,

К златой луне стремился вечно вдаль.

Как лев, что жаждал до луны допрыгнуть,

Разбился он, оставив нам печаль!

 

Как Солнце, он был рад всегда всему,

Был Солнцем он и ненавидел тьму.

Был Солнцем он, был на улыбку щедрым,

Так и ушел изогнутым в дугу.

 

Иль скажут, что певцом был красоты,

Что поверяли все ему мечты.

В дни радости и горя, может, скажут:

«Поэт, ты с нами, необходим нам ты!»

 

Иль, может быть, ко мне забудут путь,

Забвенью мое имя предадут.

Возможно, и к могиле одинокой

В степи бескрайней люди не придут?..

 

Страна казахов, о, не обманись,

Я не в ответе за лихие дни.

Пусть суд твой будет праведным, раз судишь,

Я не виновен, сердце ты вини!

Безумно сердце, ему своей рукой

Хотелось солнца диск обнять златой.

Смеясь – целуя и целуя – плача,

Оно, погибнув, обретет покой! 

Тенгри 

О Тенгри великий, всесильный,

мы ждем твоей справедливости.

Держится дом на вере, что слуг властелин не обидит.

Поводья судьбы мы тебе отдаем.

 

Аллах — это имя у нас на губах,

Аллах нам сопутствует в наших делах.

Мы слуги твои, мы — покорные дети,

веди нас и властвуй над нами, Аллах!

 

К если в речах моих правда скудна,

прости мне, великий, но где же она?

От веку живем без твоей благодати,

потомки Алашей — в чем наша вина?

 

Не светит надежда, не греет приют,

вода не течет, и цветы не растут

для ангелов падших, отверженных раем,

в котором другие народы живут.

 

Ты счастья не дал, отказал в красоте,

голодная степь нам и стол, и постель.

Неужто мы — пища для бешеной своры,

грызущейся в кровь из-за наших костей?!

 

Неужто ты мстишь недостойным рабам?!

Для прочих — пророком открыта тропа.

А нам — ни пророка, ни вещего слова.

Видать, у Алашей другая судьба.

 

О Тенгри, ты видишь, как скудно живет

мой гордый, униженный, бедный народ.

Даруй нам посланца любого, хотя бы араба,

что наров облезлых пасет.

 

Не гневайся, мудрый, на эти слова,

довольно уже мой народ бедовал.

Под горькою палкой жестокого рока,

о Тенгри, мой голос вознегодовал! 

 

Настроение 

Не в ладах я с настроеньем,

вспыхнув, гаснет в тот же час,

и с моим разумным мненьем

не согласно всякий раз.

 

Как младенец прихотливый,

все повелевает мной.

Настроенья бес строптивый

не проходит стороной.

 

И — моей любви объятья

манят на исходе дня.

Шелест скинутого платья,

и — в слезах купаюсь я.

 

Сердце, чувствами пылая,

волею самих небес

увлечет, увы, не зная,

что опять вселился бес.

 

Без стыда он крутит вертел...

Остается у меня

после ночи только пепел,

только пепел без огня.